Про Бабаку Косточкину (Глава 3)

(повесть для детей)

Глава 3

Бабака идет в школу

            Я когда про Бабаку в школе рассказываю, мне никто не верит. Учительница биологии Цецилия Артуровна  - женщина нервическая говорит:

            - Не хорошо врать, Косточкин. Говорящих собак в природе не существует. Будешь врать – пойдешь по кривой дорожке. Блюди себя смолоду.

            А я ей:

            - В природе, может, и не существует,  - говорю, - а у меня в квартире одна есть. В прихожей на коврике живет, на отсутствие аппетита не жалуется.

            - Вы ее чем кормите? – с первой парты одна отличница  спрашивает.

            - Котлетами там по-киевски главным образом. А еще она сосиски с горошком любит. И варенье. 

            - А я суши, - Дима Христаради говорит. – И еще устриц живьем. 

            У Димы греческие корни,  вилла в Каннах и папа филантроп. Когда Христаради рассказывает про то, как он с папой с айсберга на бельков охотился или на похороны Майкла Джексона частным авиалайнером летал или про то, что у его папы три жены и депутатский мандат в нагрудном кармашке, ему, в отличие от меня, все верят. Даже суховатая Цецилия Артуровна проникается к нему в такие моменты уважением. Папа Димы отстроил нашу школу с нуля и сам прослушивал соискателей в Димины одноклассники. Меня папа Димы взял для культурной прослойки – отец врач, мать артистка. 

            - Все, Косточкин, мое ангельское терпенье, - кричит Цицилия Артуровна, -  лопнуло! Завтра придешь в школу с … Бабакой! С дворником дядей Сёмой я договорюсь.

            Бывают в жизни  женоненавистники, еще бывают мужененавистницы. А наш дворник дядя Сёма – собаконенавистник. Еще он кошкоистребитель, мышепогубитель, крысоотравитель и голубеубивец. Его вересковая метла – оружие прицельного боя, а вставные стальные челюсти он кладет на ночь в стакан.

Однажды его жена тетя Ворошила, – названная отцом в честь маршала Советского Союза, - заморив червячка казаном узбекского плова с чесноком,  легла спать на сытый желудок, что, как известно, чревато кошмарами. Проснувшись и ощутив в полной мере во рту пожарища, тетя Ворошила залпом осушила пресловутый дяди Сёмин стакан, стоявший подле. На тумбочке. Наутро обнаружив пропажу, дядя Сёма долго пытал жену электрическим феном, но в злонамеренном присвоении челюсти тетя Ворошила так и не созналась. Стойкая оказалась женщина. Челюсть канула в Лету, а дядя Сёма возненавидел свой возраст, впал в детство, а потом в меланхолию. 

             Иногда мне кажется, что в моей Бабаке скрывается врожденный интуитивный дар. Только я переступил порог родного дома, она говорит прямо с коврика:

            - Что, Цицилия Артуровна в школу вызывает?

            - Угу, - говорю, а сам недоумеваю мысленно: и как это она все наперед знает?

            - А у тебя лицо очень выразительное – все на нем  написано. Тебе надо по стопам матери идти. Сцена – твой  удел. 

            - А я наоборот, – думаю я, - по стопам Рихарда Зорге хотел. В разведчики.

            - Сразу нет, - отрезает Бабака. Собака она с принципами.  – Тебя на первом же допросе, как спелый орешек, расколют. Глаз у них там наметанный.

            - Где это «у них»? – думаю. – В ЦРУ что ли?

            - И там тоже. Я когда в японской контрразведке работала, такого насмотрелась! До сих пор вспоминаю -  волосы дыбом. У тебя в левом кармане что? Котлета разве?

            - По-киевски. Это тебе Дима передал Христаради.

            - Добрый мальчик. Давай-ка ее поскорее сюда.

            Бабака выуживает обеденный прибор из-за пазухи и разглаживает на коленках салфетку с вышивкой ришелье. Бабака опускает очи долу и бормочет себе под нос что-то благостно-пасторальное. Бабака съедает котлету по-киевски,  говорит:

            - Спасибо!   - и отходит ко сну.

            Следующим чудным солнечным утром мы будем шагать в школу. Над нашими непокрытыми головами будут чиркать небо стрижи и нестись вдаль реактивные самолеты. Состояние нашего духа будет приподнято, а на щеках воспылает румянец. Человек я не злой и честолюбив в меру, но грудь мою в этот час будут распирать вендетта и гордость. Вот сейчас, сейчас, совсем скоро они все узнают. Они УЗНАЮТ и всё поймут! И вот тогда, ТОГДА! Что будет тогда – я не успел обмозговать как следует, а потому наслаждался моментом и мороженым в зажаристом вафельном стаканчике. 

Дворник дядя Сёма меланхолично гонял опавшие листья туда-сюда по асфальту. Он думал одну ему ведомую думу, и эта дума облагораживала его библейские черты.

            Мы молчаливо вошли в класс и преследуемые испытующими взглядами одноклассников сели за заднюю парту. Обычно сижу я с другом детства Валей Пышкиным, но в то осеннее утро все было необычным. Валя уже сидел с Виртуозовым, от которого отсела Нинель Колготкова, пересев к Христаради. Такая миграция ничуть меня не насторожила. Чего скрывать,  в то хмурое промозглое ноябрьское утро (капризна погода в Сибири), я был готов ко всему. 

            - Ребята! – торжественно говорит Цицилия Артуровна. – Сегодня тема нашего урока «Пресноводная флора и фауна озера Байкал» и у нас в гостях необычный че... Необычная со… Словом, в гостях у нас легендарная Бабака! Прошу вас, Бабака, пройдите за кафедру.

            Бабака сидит рядом со мной за партой и не шевелится.

            - Ну же, смелей! – подзадоривает ее Цицилия Артуровна и прищелкивает языком. – А Виртуозов поможет вам с раздаточным материалом.

            - У нас только  говяжий мосол, - говорю я, чтобы потянуть время, и  пихаю Бабаку в бок.

            - Прекрасно… – кисленько улыбается Цицилия Артуровна. – Бабака уважаемая, мы ждем…

И тут моя Бабака, моя верная, моя преданная Бабака, моя ласковая и моя нежная Бабака делает то, что повергает меня в стремительный шок.

Бабака вспрыгивает четырьмя лапами на парту, гулко лает – гау-гау и принимается неистово выкусывать блох.

Для рядовой провинциальной псины Бабака ведет себя несколько нескромно, но, прямо скажем, в рамках разумного. Но для легендарной Бабаки, говорящей по-русски без акцента, для Бабаки с глазами глубокими, как дно Ледовитого океана, Бабака ведет себя ЗАУРЯДНО!

Если бы сейчас наша учительница по русскому и литературе Гульсара Сейдахметовна попросила меня подобрать синоним к слову «смерть моя», то я бы подобрал. Уж я бы подобрал! И звучало бы оно, как: «ЗАУРЯДНО»!

Над классом зависает напряженная пауза.

Нечеловеческим усилием воли я выкарабкиваюсь из шока, как барон Мюнхгаузен из болота, и с тонкой полуулыбкой на устах бросаю небрежно:

- Бабака, фу!

Но Бабака меня не слышит – Бабака с усердием, достойным карликового пинчера, продолжает яростно выкусывать блох.

И тут класс не выдерживает – он взрывается от хохота, и от этого хохота дребезжат в рамах стекла, прыгают в шкафах чучела птиц, двери соскакивают с петель, ходят ходуном стены, а в лампочках сгорают вольфрамовые нити накаливания.

- Косточкин, да твоя собака – просто гений! – вопит Христаради. – Ставлю сто баксов, сейчас она нагадит на кафедру!

- Поглядите, как виртуозно она воюет с блохами! – вопит Виртуозов.

- Умора! – вопит Нинель и с ожесточением стучит загипсованной ногой об пол.

И даже мой друг Пышкин вопит что-то нечленораздельное.

А Бабака-то и рада стараться. На кафедру вскочила, лает, как оглашенная, хвостом неистово крутит. И какой бес в нее вселился? Всегда такая воздержанная, интеллигентная…

 - Вот я клоун, - думаю, переживая за свое реноме. В средние века такой позор смывали только кровью.

Я закрываю глаза и вижу  Христаради в плаще гвардейца и в шляпе со страусиным пером. Вместо шпаги у него живые устрицы, которых он швыряет в меня и норовит попасть всё в рот. Не на того напал, - я ухмыляюсь холодно, и ни один мускул не дрогнет на моем мужественном непокрытом челе. Я смело подхожу к этому каналье, железной хваткой беру его за горло, поднимаю вверх:

- Еще никто не смел называть меня прослойкой! – и небрежно бросаю его в озеро Байкал, как бросаю в бачок одноразовый пакет с мусором.

- Тишина в классе! Тихо! – вопит Цицилия Артуровна. – Успокоились! Косточкин, нам все ясно. Твоя Бабака – мало того, что собака обыкновенная, она еще и дурно воспитана. Стыдись, Костиков! - говорит Цицилия Артуровна.

И я стыжусь. Я подхожу к кафедре, снимаю с нее Бабаку и стыжусь. Я пристегиваю к ошейнику поводок, поворачиваюсь к классу лицом и стыжусь. Я иду к двери, не смея смотреть в глаза друзей и врагов, и стыжусь. Я стыжусь изо всех сил, я стыжусь, как последний раз в жизни, я стыжусь, потому что отныне жизнь моя – копейка, и я подумываю о том, как сменить школу. Нет, лучше разменять квартиру и навсегда уехать в соседний район. Или эмигрировать в Париж, по политическим причинам, разумеется. Там я стану клошаром, буду петь под гитару, носить перчатки без пальцев и ночевать под мостом.

- Итак, тема сегодняшнего урока «Пресноводная флора и фауна озера Байкал», - слышу я за спиной картавый голос Цицилии Артуровны. Странно, никогда раньше не замечал, что биологичка картавит.

Я оборачиваюсь и вижу за кафедрой стоящую на задних лапах Бабаку.

 - Костя, займи свое место, - педагогично картавит Бабака. – Цицилия Артуровна, вы тоже присаживайтесь - в ногах правды нет. Открываем тетради, ребята, записываем…

Цицилия Артуровна как подстреленная рушится а пол. Она у нас нервическая.