Прошла долгая, бесконечно долгая минута… - И кому из вас только мысль такая в голову пришла… - Ну... я не знаю… - Пик был подавлен, и сидел, грустно понурив голову, на своей кроватке. Он точно знал, что предложил «полакомиться сухариками, пока никто не видит» Клац, но выдавать друга не хотелось… И смотреть на маму было больно… И от всего этого в душе возникло странное чувство, когда обижаешься на всех, хотя, вроде бы, и не за что, и, главное, на самого себя. Пик уже и сам не рад был, что так вышло, что не подумал тогда как следует… Радость попробовать что-то запретное, от которой становится в животе щекотно, захлестнула его, и забылось все, чему учила мама… К тому же откуда-то была уверенность, что никто никогда не узнает об этом, но, как говорится, все тайное, рано или поздно, становится явным… Особенно если воруешь у дедушки Зубоскала! Если честно, Зубоскала никто особенно-то не любил, потому что дед он был вредненький и злобный, но зажиточный, поэтому, время от времени, все с поклоном к нему ходили. Но кроме того он был еще и хитрый дед, поэтому, когда заметил, что кто-то бывает в его отсутствие дома, сделал вот как: в один из дней пошел в свое обычное время на прогулку, только в этот раз как-то особенно яростно кряхтел и поскрипывал зубами, и все бурчал себе под нос: «Я вам, мышины сыны!.. Я вам!..». Сам же притаился на Мышиной Горе, откуда хорошо виден его дом, и очень даже распрекрасно рассмотрел своих тайных гостей, которые повадились ходить к нему уже почти каждый день! Любой другой взрослый поймал бы воришек и потолковал с ними, или пожаловался их родителям, в крайнем случае, но только не дед Зубоскал – он сделал по-другому. Под видом митинга в поддержку оппозиции существующей власти и авторитарному режиму правления Дюжемудра Мышалыча, он собрал с десяток самых недовольных и ворчливых мышей города, а также пригласил и самого Дюжемудра Мышалыча, и устроил все это где? Правильно, все на той же Мышиной Горе! Что случилось дальше можно догадаться: все собравшиеся своими глазами видели, как Пик и сын Главного Мыша, Клац стало быть, озираясь по сторонам вошли в дом Зубоскала, и как спустя какое-то время убегали оттуда, облизывая свои довольные серые мордочки… К концу дня о случившимся говорил весь мышиный город. Каково было родителям друзей узнать, что их любимые чада, на самом деле, злобные неуловимые воры-рецидивисты, лучше не знать; каково же было друзьям, когда родители вернулись домой, лучше не говорить… Но прошел день, за ним другой, страсти поутихли… А вот отношения у Пика с мамой как-то не очень ладились. Каждый вечер она по-прежнему приносила Пику еду, по-прежнему звала ужинать, по-прежнему укрывала одеяльцем на ночь, но все-таки что-то было не так. Пик не понимал, что именно, но совершенно безошибочно чувствовал это: и звала к ужину мама как-то не так, как-то сухо, неласково, не глядя на него; одеяльцем укрывала не так, как раньше, больше не целовала на ночь и не желала приятных снов, а лишь говорила «спокойной ночи, Пик»… Вообще все стало как-то не так, а главное мама все время молчала, молчала… Уж как только не старался бедный мышонок задобрить маму: и дома помогал убираться, и мусор выносил, однажды даже посуду попробовал вымыть – разбил тарелку и любимую мамину чашку – на том и успокоился. «Да, делать нечего, - думал Пик,- хочешь ты или нет, а серьезного разговора избежать не удастся…»
- Мам, ну прости меня, а? – как можно жалобней сказал Пик, когда мама пришла домой, - ну я так больше не буду, честно-пречестно, а? - Не будешь? – сурово ответила мама, - а каково мне теперь ходить по городу и слышать за спиной «Смотри, это мама воришки-Пика пошла! И как не стыдно мышам в глаза-то смотреть! Ну и молодежь пошла – у стариков последние крошки отнимают!» - Мам, а ты скажи им тоже, что я так больше не буду… И вообще, не последние они у него - там еще и на завтра было, и на послезавтра… - Нет, у меня это просто в голове не укладывается, мой сын - воришка… Пик, как ты мог!.. Всю жизнь я учила тебя, что такое хорошо, что такое плохо – и что?!. Мой сын ворует хлебные крошки! И у кого – у старого дедушки Зубоскала! – мама Мышарилла обессилено опустилась на диван. Она смотрела неподвижно в одну точку, а глаза ее наполнились слезами. - Ну мам, ну я же не специально… Ну оно как-то само так вышло… Почему-то… - И кому из вас только мысль такая в голову пришла… - Ну.. я не знаю… - Не стыдно самому-то, а?... Пику было стыдно, и, если бы он мог, он покраснел бы, но мыши краснеть не умеют, поэтому он …стал еще более серым. Кстати, вы когда-нибудь обращали внимание, что совсем маленькие мышата, когда они только родились, светло-светло серые, а взрослые, как правило, темно серые – это все от стыда! Да - да! Мама опять замолчала, просто сидела неподвижно, а с ее глаз время от времени скатывались крупные слезы, и падали на пол со звуком «шмяк!».
- Мам ну прости, а, просто Клац сказал «а пойдем полакомимся сухарика…» - Пик оборвался на полуслове, понимая, что все-таки, как ни старался, а выдал друга… Мама с усмешкой взглянула на него, а потом заговорила совершенно серьезно: - Пик, мало ли, что еще тебе будут предлагать в жизни. А если завтра кто-то из твоих друзей позовет тебя на улицу, туда, где шелестят деревья и светит солнце, ты пойдешь? Или все-таки вспомнишь, что кроме теплого солнышка там еще есть крысы, кошки, люди, машины, и что иногда даже взрослые мыши оттуда не возвращаются?.. Пик сидел грустный и молчал, понимая, что мама права и оправдываться глупо. Он сел рядом и прижался к ней. А потом сказал как-то неожиданно твердо: « Я больше никогда, никогда не возьму чужого, мама, как бы мне этого ни хотелось!» - и заглянул маме прямо в глаза. - Эх ты, голова ты моя бестолковая, - мама обняла своего мышонка и прижала к себе крепко-крепко, - я давно уже не злюсь на тебя. Дело не только в воровстве. И мне, на самом деле, не важно, что там говорят на улицах – поговорят и забудут, но ты пойми, ведь голова тебе не только для того, чтобы сыр в нее есть! Запомни, сынок, кто бы что ни говорил, кто бы что ни предлагал тебе, за то, что ты делаешь, отвечаешь ты сам, потому что у тебя - своя голова на плечах! Вот и думай СВОЕЙ головой! – и легонько стукнула пальцем сына в лоб, а потом притянула к себе и чмокнула прямо в макушку. Пику стало легко и спокойно. Как-то сразу и вдруг. И он сидел, уткнувшись в маму, еще долго… Хотя нет, не очень долго, потому что в животе привычно для этого времени заурчало, и он, хитро прищурившись, спросил: «Мам, а для моей умной теперь уже головы не найдется кусочка сыра?!»
